Хельсинки живет для себя, погружен в себя, сосредоточен на себе и чужаков не отталкивает — вежливо не замечает. Хельсинки — не для лентяя, его нужно выслеживать: на перекрестках Круунунхака, меж могил Хиетаниеми, на извивающихся змеей юных набережных и в кабаках Каллио. Он прячется в темном заднем дворе, в сквоте, разбитом в старой вилле, на причале ледоколов. Его не Лермонтов воспел — Булгарин, у него непроницаемое лицо, на котором смеются и плачут щелчками заливов глаза, для юнца по-стариковски всезнающие. Он сойдет с ума в пятницу, сделает сальто-мортале и взорвется в субботу — снова навсегда, как в последний раз, — чтобы воскреснуть в понедельник фиолетовой тенью над Эспланадами. Будет умницей. Не дастся в руки. Будет счастлив.
